Ребёнок обуза

Июл 1, 2011 admin

 

Нередко деспотичный тип воспитания имеет много оттенков. Неверно, что людей легко можно переубедить и они не будут деспотичны. Нередко родительский деспотизм граничит с жестокостью. И тогда мы имеем дело не с родительскими заблуждениями, а с «нарушениями личности» родителей, которые могут быть различной тяжести и глубины: от родительского инфантилизма до достаточно глубоких нарушений психики. Психологам достаточно часто приходится иметь дело с детьми, которые с самого начала воспринимались родителями как ОБУЗА.

Конечно, этот феномен родительских отношений требует более детального исследования. Однако попробуем высказать некоторые общие соображения.

В некоторых случаях можно представить себе, как вдруг посреди вашей, не очень большой комнаты воцаряется большой, угловатый предмет, допустим, шкаф, о который все спотыкаются. Если родители хотят пойти в гости, то не могут. Хотят купить себе шубу (новую мебель, теннисную ракетку…), а ребенку необходима коляска, питание с рынка. Хотят делать «карьеру», а ребенок отнимает все время…

Одним словом, если сфера их ценностных ориентаций лежит вне ребенка, никак с ним не связана, то с самого начала малыш вызывает скорее отчуждение, раздражение, чем исконно приписывающиеся родителям нежность и умиление (мы не говорим уже о том, если рождение ребенка не было желанным, а брак таким образом «стимулировался»).

Нередко так бывает в семьях, где родители сами в детстве были отвергнутыми детьми, воспитывались или без родителей (например, у бабушки или дедушки), или с родителями, которые не уделяли им внимания, не любили, придерживались холодного, «спартанского» стиля отношения с детьми.

Образовывается заколдованный круг, когда отголосок такого воспитания передается из поколения в поколение, как камень, брошенный в воду: недолюбленные дети становятся «холодными» родителями. Конечно, так бывает не всегда. Может быть и наоборот: недолюбленные дети могут пытаться получить компенсацию от своих детей, могут быть очень (иногда слишком) страстными родителями… Но первый вариант все же более распространен.

И тогда родительский деспотизм является всего лишь защитой от ощущения чувства пустоты в том месте, где, как он знает, должны находиться материнские, отцовские чувства.

Такие родители проявляют чрезвычайную жестокость к своим детям из-за отсутствия интуиции, связей с ребенком. Они прибегают к большому числу психологических «подпорок»: «Ребенок должен знать слово «нет»; ребенка следует приучать к самостоятельности; родители сейчас слишком балуют детей». Словно табличками в парке культуры, они окружали детей бесчисленными «должен», «следует», «нельзя», утвердив некий устав, свод требований, правил.

Счастливые родители исходят не из того, что ребенок должен быть, допустим, самостоятельным, они просто живут и действуют так, что ребенок становится самостоятельным.

Для эмоционально холодных родителей идеал — ребенок, «застегнутый на все пуговицы».

Здесь возможны два варианта. Первый: чувствует ли ребенок, что его любят? Если да, то большой проблемы нет, нужно лишь ослабить тиски эмоциональной отчужденности, родительской холодности. Но вот если родительских чувств нет, а холодность, отстраненность — их замена, тоща беда.

В подростковую психологическую консультацию обратилась мама одного мальчика с обычными жалобами на грубость ребенка по отношению к ней, несдержанность Сени, непослушание. Конфликты возникали буквально на каждом шагу. Потом выяснилось, что мальчик делает «не так» буквально все: не так убирает постель, не так ставит обувь, не так ест, не так одевается… Даже такие вещи, которыми в подобной ситуации гордились бы другие родители, у этой мамы вызвали негодование: оказывается, что мальчик, по ее мнению, слишком много… читает, вместо того, чтобы делом заняться, как она выразилась. Он даже…»слишком быстро делает уроки»!

Признаемся, что совершенно нетрадиционная родительская жалоба. Обычно как раз жалуются на то, что уроки делают слишком медленно, мало читают. Сеня же учился хорошо, был способным мальчиком, учеба давалась ему без большого напряжения. Мама же расценивала это как «недостаток вдумчивости».

Чем больше она говорила о сыне, тем больше находила в нем недостатков. Казалось, ни одно его движение не оставалось без критического замечания.

На «рисунке семьи«, который его попросили сделать, он нарисовал себя и маму отдельно, как бы подчеркивая свою с ней отчужденность. При этом мать была нарисована к нему спиной (а он повернут к ней). Рисунок словно говорил: она меня не видит, не слышит, не хочет со мной говорить. Рисунок матери был удивительно похож. Оба рисунка отражали эмоциональное отчуждение, возникшее между сыном и матерью.

Перечеркивая любое желание, стремление своего сына, мать словно бессознательно говорила: хоть бы тебя не было. Потому, что если мы не принимаем ничего в человеке, то нас больше бы устроило его отсутствие.

В школе о мальчике были хорошего мнения: у него были друзья, его любили, хотя и считали, что у него сложный характер. Быть может, благодаря этому он и оказывал сопротивление дома, что выражалось в бурных вспышках, отстаивании своего «я».

Мать Сени была, в сущности, глубоко несчастным человеком. У нее ни с кем и никогда не устанавливались близкие, дружеские отношения: ни с коллегами, ни с мужем. Душевная жизнь ее имела глубокий дефект: почти полное отсутствие эмпатии — способности вчувствоваться в другого, оказаться как бы в резонансе с его эмоциональным состоянием, проявить сочувствие в буквальном значении -одновременное чувствование, не только беде, но и радости. Нутром понимать, что чувствует другой человек, но не то, что она чувствовала бы на его месте, а то, что чувствует он сам… И без этой способности душа человека выхолощена.

Сенина мама воспитывалась в детском доме. Сразу же после рождения ее направили в Дом малютки. Как она сказала, она оказалась «в условиях конкурса на выживание«. Что-то получить мог только тот, кто сильнее ударит, громче крикнет, тот, кто сможет что-то отнять у других, более слабых детей. По отношению ко взрослым это значило: кто лучше выполнит задание, у кого больше общественной работы, кто поможет воспитателю в усмирении других. Девочка была бессменной старостой, потом председателем совета отряда, членом комсомольского бюро, училась только на «отлично». Усвоенный ею командирский тон, привычка управлять людьми очень пригодились ей, как она говорила, в этой «борьбе за выживание». Однако впоследствии оказалось: чтобы выжить в этом мире, этого далеко не достаточно, а в отношениях с другими людьми — просто никуда не годится. Подруги постепенно отходили от нее, молодые люди после нескольких свиданий избегали встреч.

Таким образом, картина «жестокого мира», возникшая в сознании маленькой девочки, утверждалась все больше (и мир действительно был жесток к ней). Однако человек крайне редко имеет достаточно душевных сил, чтобы искать причину своих несчастий в себе самом. Подсознательно психологическая защита срабатывает по принципу: «Сам дурак» («Плохи те, кто считает меня плохим»). «Если мне плохо, в этом кто-то должен быть виноват. (Сам я не могу быть виноват по определению.)»

И вот Сени на мама такую танковую несгибаемость называла «моральными нормами», «принципиальностью». Свое желание быть лидером  «интересами дела». («Я лучше других знаю, как надо».) Тоща недружелюбность окружающих легко объяснялась их завистью и другими низкими чувствами.

Вокруг нее образовался магический «круг пустоты» (она сама себя «заколдовала»). Даже на работе, где она могла бы достичь высокого положения, из-за постоянных конфликтов с коллегами ей не удалось этого сделать. Перед ней были не люди, а те, кто «допускал ошибки», «постоянно опаздывал на работу», «пренебрегал своими обязанностями», «отлучался с работы по неуважительным причинам» в соседний магазин… Нужно заметить, что конфликты возникали не потому, что она делала людям совершенно справедливые замечания, а потому, что она делала их не людям, а функциям, должностям, каким-то картонным трафаретам (как в театре Шекспира дерево изображала табличка «дерево», и все должны были представить себе, что это дерево). Она сама была лишь функцией, функционером, функционировала, а не жила по-настоящему. Практически у нее не было никакой эмоциональной жизни, и она не предполагала ее у других («эффект наложения»). Такое нередко происходит у бывших детдомовцев… Как она относилась к людям, так и они к ней. Образовывался замкнутый круг.

Несчастные люди ищут «подтверждения» своим догадкам о «несправедливом» устройстве мира и «находят» их, хотя бы цена такой «находки» и была слишком велика: отчужденность от этого мира, от людей, если не враждебность.

Замуж она вышла очень поздно, и за человека, который, по ее мнению, «разделял ее убеждения«, то есть у него была такая же картина мира. Паллиативом общения, заменившим душевную близость, стало для них обсуждение «дурных» качеств ближних. Понятно, что на таком уровне душевного общения не могла возникнуть настоящая близость, и оба они не могли получить друг от друга того тепла, которого им так не хватало с самого детства.

Ребенка она не хотела, может быть, интуитивно чувствуя, что чего-то, необходимого для материнства, у нее не хватает. И когда родился Сеня (по настоянию мужа), как раз муж и нашел «эмоциональную отдушину» в этом ребенке. У нее же с самого начала возня с младенцем вызывала раздражение, замешенное на своеобразной ревности. Она словно боялась, что муж «променяет» ее на сына. Поэтому она подсознательно пыталась «обесценить» ребенка в глазах мужа.

В дом постоянно приглашались частные врачи, которые должны были найти у ребенка отклонения в развитии. Внешне это выглядело как «тревога матери о слабом здоровье позднего ребенка». Но глубинный подтекст мог быть сведен к поискам неполноценности у ребенка.

Глубокая эмоциональная холодность проявилась и в методах воспитания, которые она применяла с самого начала: не подходить, когда плачет, не вставать ночью, не брать на руки, не «идти на поводу». То есть такой ярко выраженный «спартанский» тип воспитания.

Причем недостатки она умудрялась находить уже у грудного ребенка. Любимое ее выражение было: «Не идти на поводу«.

Вообще ее отношение к ребенку было пропитано неосознанной враждебностью. Когда это понял отец, между ним и женой начали вспыхивать ссоры, и постепенно и с мужем возникло то ледяное отчуждение, которое отгородило ее от остальных людей…

Конечно, это случай экстремальный. Но мы рассказываем о нем потому, что конфликтная ситуация возникла задолго до рождения самого.

В этой ситуации отношения с отцом очень помогли мальчику. Но бывает и так, что у ребенка в подобной ситуации нет никакой поддержки. И тогда мы должны с прискорбием констатировать, что, еще лежа в колыбели, такой ребенок неизмеримо больше своих сверстников в конце концов рискует оказаться в колонии для несовершеннолетних, психиатрической больнице, наркологической лечебнице, в «бегах», в компании уголовников, бомжей, малолетних хулиганов…

Но это самый крайний случай. Гораздо в более «мягкой» ситуации «ребенка-обузу» легко можно отличить по тому, что чаще всего в речи, обращенной к ребенку, звучат слова: не мешай, не лезь, когда все это кончится? Сколько можно повторять!

Занимаясь с группой родителей, у которых были проблемы с воспитанием детей, мы обратили внимание на то, что у подавляющего большинства родителей существуют трудности «вспоминания» лица, рук, голоса их матери, отца. «Лица матери не помню,  говорили они.  Руки все время заняты какой-то работой».

Эти родители гораздо реже, чем те, кто не испытывал серьезных трудностей в воспитании детей, вспоминают лица своей матери, отца, обращенные к ним, не помнятся им руки отца, подбрасывающие ребенка под потолок, ласкающие руки матери.

Родителей они вспоминают с трудом, так как те все время были заняты чем-то, голоса чаще всего помнят крикливые, визгливые. На просьбу вспомнить лица родителей такие люди отвечают: «Не помню, лицо все время было от меня отвернуто». «Помню лишь кричащее, покрасневшее от гнева лицо». Руки родителей они помнят либо за работой, либо нервно что-то теребящие.

Родителей, у которых появились проблемы с воспитанием детей, и самих воспитывали обычно, либо карая, либо не уделяя внимания, «отчуждая» от себя. И очень мало кого родители в детстве ласкали, мало кто мог почувствовать себя защищенным.

Важно то, что возникал «эффект проекции«: воспитанные в эмоциональной холодности, отчужденности, дети сами становились такими же родителями, повторяя своих «предков». Так бывает нередко.

Но порочный круг должен быть разорван (несчастный человек, который делает несчастным своего ребенка, и так до бесконечности)… Простите за высокие слова, но человек тем и отличается от животного, что способен осознавать и изменять свою жизнь.